Житие преподобного Пафнутия Боровского

Когда за грехи русского народа Бог попустил безбожному царю Батыю прийти на Русскую землю в ярости гнева своего, тогда, как серп, виденный пророком, и как меч обоюдоострый, и как пламень огненный, пожигая и разоряя города и священные храмы со всею святынею и благолепием, и православия держателей как колосья пожиная, владеющих и владомых; как кедры высокие властителей мечем посекая и предавая пагубной смерти... Да и кто может представить или словом пересказать, если бы и всеми наречиями владел, все, что тот злой царь сотворил.

И поставил он по всем городам властителей от безбожных татар, на половецком языке называемых баскаками. От того колена и рода имеет корень блаженный отец Пафнутий.

Соделав же все то, безбожный царь отошел в иные страны и там был убит, достойную злочестия приняв месть, извергнув окаянную свою душу.

Тогда собрались оставшиеся благочестивые русские самодержцы и снова возсиял свет благочестия. Православные собирались и множились во всех городах. И повелели тогда держатели православия, чтобы татарского рода начальников, если они не приступят к благочестивой вере, предавать смерти. Среди них был дед преподобного, изволивший принять семена благочестия и банею Божественного крещения породиться от воды и Духа. И наречен он был Мартином, и жил во всяком благочестии.

Отец святого родился от сего Мартина и в Святом крещении был назван Иоанном. Родительницей блаженного отрока была Фотиния, и оба они отличались христианским благочестием и соблюдали благие заповеди Господни. Более же всего они славились как неоскудевающая рука к требующим милостыни. Жили они в сельце, называемом Кудиново, что досталось им в наследие от отца, в трех верстах от города Боровска. От них же произошел блаженный, как от благого корня священный сад. С возрастом он научился Священному Писанию, и от того зародился в нем присноцветущий плод целомудрия и прочих добродетелей, ибо во всем он имел весьма крепкий смысл, как никто же другой, всегда избегая неполезного и пустых людей.

Двеннадцати лет отрок Парфений покинул своих родителей и ушел в Высокий Покровский монастырь, стоящий на краю Боровска. Видя его настоящее и сердечное желание иноческого жития, настоятель отдал его в послушание и наставление к священноиноку Никите, бывшему ученику чудного отца святого чудотворца Сергия. Был же преподобный старец Никита до того времени настоятелем обители Честного Зачатия Пречистой Божией Матери в городе Серпухове. По старости же и лишению света очей, он переселился в Боровскую обитель. Семь лет провел юный послушник во всяческих послушаниях и со всяким прилежанием служа старцу, научаясь всем добродетелям иноческим, после чего от руки настоятеля Маркелла принял на себя иноческий образ на двадцатом году от рождения и был переименован из Парфения в Пафнутия.

Проходил же Пафнутий все монастырские службы со всяким благочинием, и всеми был любим и почитаем за премногую его добродетель. Так в трудолюбивых подвигах прошло двадцать лет.

Когда в 1434 году отошел ко Господу игумен Маркелл, после долгих и настоятельных просьб братии и Боровского князя Симеона Владимировича, блаженный Пафнутий был избран настоятелем сей Высокой Покровской обители, приняв посвящение от рук Всероссийского митрополита святого Фотия.

Тогда преподобный Пафнутий стал простираться на еще большие подвиги, заботясь о пастве словесных Христовых овец и, как добрый и искусный пастырь являя образ своему стаду, уклонялся всегда шуиих, к десным же прилежал, работая Господу и днем, и ночью: днем на службах монастырских, ночью же прибывая в молитвах. И украсил его Господь рассуждением и иными дарованиями Святого Духа, ибо дал ему познавать от образа и взора человеческого душевные немощи и страсти бывающие, а иное Господь открывал святому во сне.

Случилось как-то одному монастырскому брату, посланному по нуждам обители в село, задержаться немного и по искушению сатанинскому впасть в плотской грех. В ту ночь святой по совершении обычного правила склонился, чтобы немного отдохнуть, и увидел следующий сон.

Снился преподобному чудесный сад с прекрасными плодовыми деревьями. И радовался он видению таковой красоты, и особенно восхищался одним деревом, и удивлялся поразительной его красоте. И внезапно на его глазах дерево то было вырвано и упало на землю. Преподобный Пафнутий, забыв о радостном видении, весьма опечалился падением чудного дерева и, подойдя к нему, поднял и посадил на прежнем месте. И когда он закончил, вновь дерево было исторгнуто из земли. Преподобный снова поставил его на своем месте, но оно снова и снова преклонялось до земли. Долгих трудов стоило святому утвердить вырванное дерево, окапывая его и осыпая землей. Проснувшись, он понял смысл видения и очень опечалился. Прекрасный сад означал его обитель, красивые деревья – его братий. Вырванное же и падавшее дерево знаменовало падшего брата, требующего от отца-настоятеля больших трудов для поставления и утверждения на своем месте.

Согрешивший брат, закончив дело своего послушания, возвратился в обитель и предстал пред игуменом, покрытый мрачным облаком стыда. Блаженный отец спросил брата, не случилось ли с ним чего скорбного в пути. Падший смутился еще более, не решаясь исповедать перед игуменом свой грех, и от стыда не мог смотреть ему в глаза. Видя, что ученик сильно смущен помыслом, преподобный рассказал ему свой сон и, как хороший духовный врач, настаивал, чтобы он открыл ему внутреннюю язву своей души. После долгих убеждений игумена согрешивший инок покаялся. Преподобный долгое время давал ему духовное врачевство, приличествующее его душевной язве, и едва возмог влекомого помыслом к отчаянию утвердить в покаянии, надеждою на милосердие Божие утешая и, в конце концов, привел его к совершенному исправлению.

Так заботился преподобный о своей братии: как искусный врач исцелял их душевные немощи и как добрый пастырь исторгал из волчьей пасти овцу и принимал на свои плечи, и как сильный муж носил немощи немощных.

Тринадцать лет пробыв игуменом в Высоком Покровском монастыре, преподобный Пафнутий по Божьему промыслу впал в тяжкий телесный недуг, продолжавшийся долгое время и, не надеясь на облегчение, он принял схиму.

Уразумев, что не от слабости естественной произошел ему недуг, но послан был Божиим промыслом, преподобный Пафнутий решил оставить начальствование и, вслед за его решением, оставила его болезнь. Возблагодарив за сие Господа, он, оставив игуменство, покинул обитель и с одним иноком ушел искать место, подходящее для безмолвного жития.

В 1444 году, в день памяти великомученика Георгия, преподобный Пафнутий и его ученик поселились в двух верстах от Покровского монастыря, на слиянии двух рек Протвы и Истерьмы. Густые леса осеняли то место.

Но недолго прожили они в безмолвии. Прослышав, что блаженный отец Пафнутий поселился на новом месте, к нему стала приходить братия и с его благословения ставили себе келлии. Когда же братии собралось к нему довольно много, они просили преподобного о дозволении построить храм. И, как он им того не запретил, они поставили деревянную церковь в честь Рождества Пресвятой Богородицы, которая была освящена по благословению митрополита Ионы самим преподобным Пафнутием. Перед этим событием Господь попустил тогда рабу своему испытание веры.

Незадолго до того Митрополит Иона был избран на московскую кафедру собором русских епископов (без утверждения его Константинопольским Патриархом). Преподобный Пафнутий, прилежно державшийся церковных догматов, не признал избрания митрополита Ионы, за что был приведен в Москву и на некоторое время был посажен в темницу. Преподобный Иосиф Волоцкий о том писал: “А Пафнутий, господине, старец, якоже о нем писал еси, что не велел звати архиепископа Ионы митрополитом, – ино был еси, господине, ученик его, а на нево износиши негодование. Пафнутий, господине, был беззлобив и не прельщался тлеющими мира сего красотами и ревновал будущих и не изнемог верою, и не усомнеся неверованием, и не угождал человеком и духовно подвизахся о Христе.. и за себя не постоял, и безчестие потерпел, и неправду укорил... А митрополит Иона о том брань положил на Пафнутия и по него послал... И Пафнутий, господине, того не устрашися, и митрополиту Ионе о том не повинувся, да о том с ним сопреся... Иона-митрополит смирися и сам перед Пафнутием повинися, и мир дав ему, и дарова его, и отпусти его с миром”.

(“А Пафнутий, господин мой, старец (как я о нем и писал), который не велел называть архиепископа Иону митрополитом. Другим был, господин мой, ученик его (ты же на старца направляешь негодование). Пафнутий же, господин мой, был незлобив и не прельщался тлеющими красотами сего мира, и ревность имел о будущих благах, и он не изнемог в вере (не усомнился неверием), не угождал людям и духовно подвизался о Христе. Он боролся не за себя, потерпел бесчестие, а неправду укорил. Из-за этого митрополит Иона брань положил на Пафнутия и послал за ним. Но Пафнутий, господин мой, этого не устрашился, митрополиту Ионе в этом не повиновался и вступил с ним в единоборство. Тогда Иона-митрополит смирился, сам перед Пафнутием повинился, преподал ему мир, одарил его и отпустил с миром…”)

Закончив построение деревянной церкви, братия принялись за деревянную ограду, и ту сторону, что была доступнее всего врагу, решили усиленно укрепить. Преподобный благословил учеников на устройство озер. Между речкой Истерьмой и озерами сделали земляную насыпь, которая существует как тропинка к источнику и по сей день.

В то время в монастыре не было питьевой воды и братии приходилось за ней очень далеко ходить. Братия стали просить преподобного Пафнутия помолиться, чтобы Господь даровал поблизости питьевую воду. Старец стал каждый день ходить по тропинке, вымощенной монахами, становился под деревом на колени и начинал молитву. В это время никто не смел его тревожить. Господь же услышал молитву блаженного и вскоре из-под земли забила долгожданная вода, которая до сих пор течет живым источником.

Ненавидящий же добро дьявол через многих людей пакости делал преподобному и его новоустроенной обители. Но преподобный благим препобеждал все его злые козни и все одолевал своим терпением. Бог видимым образом хранил блаженного отца и его обитель Своим защищением, потому как не допускает Господь злобы грешников на жребии праведных.

В городе Боровске был тогда князем Василий Ярославович, человек волевой и храбрый. Будучи еще игуменом Высокой обители, преподобный Пафнутий говаривал ему: «Богу – Богово, а кесарю – кесарево», пытаясь умирить князя, когда тот вмешивался в дела монастырские и вел себя в обители неподобающе. Теперь же, видя умаление и оскудение покинутой преподобным Покровской обители и процветание и умножение новой на чужой земле, князь Василий Ярославович сильно гневался на святого и измышлял, как бы выгнать преподобного и его учеников с того места, не имея возможности сделать это явно в чужих владениях. Он много раз посылал своих буйных слуг поджечь со всех сторон ненавистную ему обитель, но всякий раз видев трудящихся в созидании обители преподобного Пафнутия с учениками, свирепый их нрав менялся на боязнь и кротость, и не могли они сотворить никакого зла.

Среди княжеских слуг был новокрещенный татарин, не отложивший еще варварского злонравия, именем Ермолай. Когда князь Василий приказал ему поджечь обитель, тот с радостью поспешил исполнять его волю. Но, приблизившись со злым намерением к обители, внезапно ослеп и бродил вокруг монастыря, пока его не нашли. Нашедшие привели его к преподобному Пафнутию и тот, увидевши его, радостно позвал его, назвав по имени, и вопросил, зачем тот пожаловал. Ермолай, оставив звериный нрав, исповедал все открыто, зачем был послан, и, падши на землю, просил прощения и исцеления. Преподобный, помолившись, простил его и благословил. Господь же по молитве преподобного даровал ему прозрение. Вернулся Ермолай к князю, не сделав обители никакого зла.

В то время, попущением Божиим, пришел на Русскую землю нечестивый царь Мамотяк со множеством татар. Русские князья тогда были в раздорах и не могли собраться для отпора врагу. Немногое войско, собранное великим князем Василием Васильевичем, встретило врага у Суздаля. Вместе с великим князем выступили князья Иоанн Андреевич Можайский, его брат Михаил Андреевич Верейский и Василий Ярославович Боровский. И грехов ради наших татары одолели русских и многих взяли в плен, в том числе и великого князя. Среди пленных был и Василий Ярославович, имевший вражду на блаженного Пафнутия.

Томясь в татарском плену, князь вспомнил грех свой, что на неповинного преподобного отца злобствовал и, каясь, молил Бога об освобождении его по молитвам преподобного Пафнутия, обещаясь оставить вражду и примириться с преподобным. И когда он дал таковой обет, Господь вскоре подал ему помощь от нечестивых: угодна была Ему прилежная молитва от непамятозлобивого отца. Хан Махмет потребовал выкуп за свободу пленников. Преподобный Пафнутий обратился тогда к простым людям копейкой последней помочь своим князьям, и на просьбу его откликнулись многие и жертвовали – кто сколько мог, пока не набрали весь выкуп. Князья русские были освобождены, а случай тот получил название “копеечный выкуп”. Невредимым вернувшись на родину, Василий Ярославович пошел в обитель к преподобному и получил от него прощение и благословение. С тех пор он имел великую веру и любовь к сему блаженному отцу.

Преподобный Пафнутий не только в оскорблениях был незлобив, но и в прочих случающихся нуждах и в оскудениях монастырских терпелив, несомненно, с верою уповая на Бога.

Однажды приближался праздник Светлого Христова Воскресения, а в обители не было рыбы. Братия и монастырские работники были тем опечалены. «Не скорбите о том, братие, и не гневите Бога, – увещевал их преподобный, – Всемилостивый Владыка, создавший нас и просветивший весь мир Своим воскресением, утешит нас, Своих рабов, в скорби нашей и подаст в изобилии блага боящимся Его». Такая надежда на Всеблагого и Премудрого Промыслителя не замедлила принести свой плод. Вечером в Великую Субботу, незадолго до Светлой ночи, пономарь пошел на малый источник почерпнуть воды для Литургии и увидел в реке множество рыб, называемых «сижки». В то время случился разлив реки и рыбы собралось там так много, как никогда прежде. Пономарь поспешил сказать о том святому. Преподобный прославил Бога и повелел рыболовам закинуть сети. И поймали такое количество рыб, что их хватило обители на всю Светлую седмицу.

Слава о великих подвигах преподобного Пафнутия далеко разносилась по русской земле, привлекая в его святую обитель ревнителей иноческого благочестия. Среди них было немало тех, кто своими подвигами во славу Господа нашего Иисуса Христа и добродетельной жизнью просветили свое Отечество. Таковыми были: преподобный Иосиф, основатель Волоколамской обители; старец Иннокентий; Илия, родственник блаженного; Вассиан, архиепископ Ростовский и немало других добродетельных мужей.

Был в обители преподобного богодухновенный старец именем Константин. Он был болен и приближался к кончине. Однажды, когда преподобный отдыхал после утреннего славословия, ученик его Иосиф шел к келлии преподобного и, приближаясь к дверям, хотел сотворить молитву, но внезапно преподобный открыл оконце своей келлии и, увидев приближающегося Иосифа, сказал: «Некто сотворил молитву и сказал мне: «Константин старец ко Господу отошел», я же, проснувшись и отворив окно, никого не увидел, только тебя идущего». Иосиф отвечал: «Я сейчас от Константина иду и он еще жив». Отец же повелел ему возвратиться в келлию старца и тот нашел его почившим о Господе.

Другой старец Богодухновенный по имени Евфимий, долгое время проживший в обители, подражая жизни своего наставника – преподобного отца Пафнутия, имел от Бога дар слез. Не только в келлии, но и в церкви у него текли слезы. Имел он и дар прозорливости, который стал известен таким образом: два неких брата имели между собой любовь не по Богу, а по прелести вражьей, о чем преподобный отец Пафнутий очень негодовал, а они ради этого помышляли тайно уйти из обители. Во время Божественной Литургии старец Евфимий, стоя в церкви с обычным ему умилением и слезами, взглянул на отца и на поющих с ним (были же в лике поющих и те два брата) и увидел, как из-за тех двух братьев выскочил некий мурин в остроконечном шлеме и косматый, и космы у него были разных цветов. В руках он держал железный крюк, которым начал привлекать к себе тех двух монахов, цепляя их за одежды, стаскивал с клироса и хотел ухватить их руками, но железное орудие отскакивало, как бы не крепкое. Когда те братья соизволяли помыслу, всеваемому от врага, чтобы не покориться отцу и уйти из обители, враг легко привлекал их к себе, а когда же они противились помыслу и отвергали его, тогда оружие становилось бессильным и отскакивало от них. Смотрел на это старец Евфимий неуклонно своими душевными прозорливыми очами; и когда начали читать Святое Евангелие, мурин исчез, а после Евангелия появился опять и принялся за то же дело. Также и во время Херувимской песни он исчез, по перенесении же Святых Даров явился опять, но, когда настало Освящение Святых Даров и изрядная песнь Пресвятой Богородице, мурин исчез, как дым, и больше не являлся. Старец Евфимий, глядя на это, был в трепете и, как в исступлении, простоял всю Литургию. По окончании же Святой Литургии, пришел он к преподобному и рассказал ему увиденное. Преподобный же, призвав тех иноков, наказал им не принимать всеваемых от врага помыслов и не таить их, но исповеданием исторгать их из сердца. Те же наказанием и увещанием отеческим исправившись, уцеломудрились.

Когда братия в обители умножилась, тогда преподобный решил построить каменную церковь и сам трудился при ее создании: носил камни, воду и все потребное для строительства. Совершив постройку церкви, украсил ее иконным письмом, книгами и всякою утварью церковною, что дивились тому и сами самодержцы земли Русской.

Был в иконописцах изрядный художник, мирянин именем Дионисий. Он так сильно болел ногами, что не мог иконным писанием украшать церковь. Старец же сказал ему: «Дионисий, Бог да благословит тебя, начни доброе дело. Господь же и Матерь Божия даруют здравие ногам твоим». Дионисий, имея веру словам блаженного отца, с радостью начал свое дело и сразу выздоровел. Дал преподобный заповедь Дионисию и прочим с ним иконописцам мирянам, чтобы не ели они в обители мирскую еду, то есть мяса, и не приносили его в монастырь, а ходили в ближнее село и там его ели. Некоторое время они соблюдали заповедь и ходили в село, однако, забывшись однажды, принесли себе на ужин бедро ягненка, начиненное яйцами. Когда же они сели есть, Дионисий, первым отведав, нашел, что вместо яиц внутри полно червей. На него же самого напал сильный зуд и за один час все тело его стало, как один струп, так что он не мог и двинуться. Сразу послал он к преподобному, раскаиваясь в своем согрешении и прощения прося. Преподобный Пафнутий, наказав его словом, чтобы такое больше не творил, отвел его в церковь и, пропевши за него соборно молебен, освятил воду и повелел больному окропить себя освященною водою по всему телу. После совершения сего, Дионисий немного уснул, а когда проснулся, нашел себя здоровым, как бы никогда не болел. Струпья его, как чешуя, отпали, и он прославил Бога.

Обитель преподобного Пафнутия была окружена густым лесом, в котором водилось множество птиц. И много гнездилось там черноперых воронов. Преподобный, глядя на них, утешался и положил заповедь, чтобы никто не трогал руками ни птиц, ни их птенцов, не ловил их и не губил. Через некоторое время сын городского воеводы, проезжая мимо обители, увидел стаю воронов, натянул лук свой и убил одну птицу. Очень он обрадовался, что благополучно пустил стрелу и оборотился, как бы хвалясь, к своим спутникам и стала голова его повернутой назад, так что не мог он повернуть ее прямо. Забыл он свою радость об убиении птицы; скорбь и великий ужас объяли его и уразумел он причину этой нечаянной беды. Придя скоро в обитель к преподобному, пал перед ним, прощения прося и моля его помолиться о нем к Богу, чтобы голова его стала, как прежде. Отец же повелел ударить в било и пошел к церкви. Братия, удивившись о необычном времени ударения в било, скоро собрались к церкви, спрашивая причину несвоевременного ударения. Преподобный же с улыбкой сказал: «Отмстил Бог за кровь ворона». Совершив молебен, осенил крестом страждущего, говоря: «Силою Честного и Животворящего Креста, обратись наперед», и голова вернулась в естественное положение.

Другой некий юноша пустил своего ястреба на ворона, и тем убил его. Но и он лишился своей потехи: ястреб и ворон – оба упали мертвыми.

Однажды ночью к обители пришли воры и взяли трех монастырских волов, и, желая увести их себе, всю ночь бродили по лесу вокруг обители, как слепые. Когда же настало утро, хотели они бежать, бросив волов, но невидимою силою Божией связаны, удерживаемы были возле них и никак не могли от них отстать и бежать, пока монастырские рабочие, ищуще волов, не нашли вместе с волами воров, и взявши их, привели к преподобному. Он наказал им впредь, чтобы не творили более такое и, повелев их накормить, отпустил с миром.

Прислана была в обитель милостыня от некоего князя, чтобы старец помолился о пославшем ее. Но посланный искусился и утаил нечто от милостыни. Прозорливый старец, хотя и уразумел тайный грех, не обличил, однако, вора и велел по обычаю угостить его. Но, как только вкусил он хлеба монастырского, внезапно впал в расслабление и онемел. Сказали о том преподобному Пафнутию и он открыл братии тайную причину болезни. Виновный же покаялся в грехе своем и получил исцеление.

Два брата собрались тайно выйти из обители преподобного Пафнутия и, собрав свои вещи, уже хотели идти в путь. Бог же открыл это преподобному так: после утреннего пения святой приклонился немного отдохнуть и увидел во сне некоего черного мурина, достающего из печи в его келлии горящие головни и мечущего их на келлии тех иноков, хотящих бежать. Старец грозно возбранял ему, чтобы он не зажигал здания, а мурин отвечал, что для того он и бросает их, чтобы зажечь. Встав от сна, преподобный уразумел смысл видения и послал за этими иноками. Призвав их, рассказал им виденное. Они же, услышав то, устрашились и умилились и, показав отцу собранные вещи, исповедовали свой грех, что собирались бежать из обители, и просили прощения.

Иной ропотливый брат, хуливший все, что ни совершалось в обители и, ропща на самого отца преподобного, имел такое сонное видение: увидел он себя, стоящим посреди церкви с поющими, и внезапно пришел отец, и ярым оком на него взглянув, сказал: «Сей хульник есть, возьмите его из церкви», и тут же два весьма черных мурина, схватив его, повлекли вон и при этом били его крепко. Проснувшись от сна, сей инок исполнился великого страха и побежал к преподобному, со многими слезами прося прощения.

Говорил преподобный своим ученикам, что можно узнавать от взора, какой брат каким помыслом одержим, добрым или злым. Удивлялись ученики его слову, как это может быть. Но после о такой прозорливости старца стало известно так. Один новоначальный инок, сожительствовавший преподобному и еще не преодолевший в себе мирского дерзновения в зрении очей, выйдя по некоторому делу из обители и видев мирских людей и жен, устремил на них взор, прельстился любострастно женскими взорами и пленился помыслом, и умедлил в нем. Потом возвратился в келлию преподобного, когда тот был занят чтением. Взглянул на него святой отец и сразу познал его смущение от нечистых помыслов, и, отвратив от него лицо, сказал: «О, сей человек не тот, что раньше!». Брат же сильно убоялся и рассказал об этом Иосифу. Тот повелел ему исповедать все отцу и испросить прощения. И когда брат исповедал преподобному свое прегрешение, получил отеческое наставление и сподобился прощения.

Однажды преподобный Пафнутий сидел в келлии и читал Священное Писание. Человек некий подошел к келлии и, сотворив молитву, взглянул через окно на преподобного и спросил его об ученике его Иосифе, который был его земляком. Старец же, увидев человека, которого никогда не знал, сказал Иосифу: «Выйди, муж со злым взором спрашивает тебя». Выйдя из келлии, Иосиф увидел знакомого ему человека и спросил его, зачем тот пришел. Тот ответил: «Хочу быть монахом». И сказал о том Иосиф блаженному отцу. Старец же сказал Иосифу: «Накормив, отпусти человека того, потому что он не добр». Удивился Иосиф ответу отца, но не осмелился сразу спросить преподобного, почему не добр тот человек, но сначала отпустил того, дав пищу. Тогда возвратившемуся в келлию Иосифу отец сказал: «Муж этот – убийца. Еще юношей он некоего инока ударил ножом в живот и умертвил его». Дивился Иосиф прозорливости блаженного, так как не только никогда не видя, но и не слыша об этом человеке, только по взору его лица узнал в нем убийцу.

Некий инок пришел в обитель преподобного и когда старец увидел его идущего, тихо сказал ученикам своим: «Смотрите, что даже ради иноческого чина он не очистился от крови». Удивились ученики, но не смели вопросить преподобного. После старец сам поведал одному из них, что тот, будучи мирянином, служил благочестивому князю Димитрию Шемяке в Великом Новгороде и, по научению неких людей, отравою уморил господина своего. Потом же, мучимый совестью, облекся в иночество. «Из-за этого и иночеством не очистился от крови той, как и сказал Господь в Святом Евангелии: если человек все заповеди исполнит, убьет же, будет во всем повинен, так же и Божественный Апостол говорит: всякий человек убийца – не увидит вечной жизни во веки».

Пришел однажды в обитель некий свирепый и нерадивый, хотящий видеть святого и сподобиться его благословения. И не зная его в лицо, дернул его за одежду, когда тот шел в церковь, думая, что это один из худших братий, говоря: «Покажи мне, кто есть Пафнутий». Старец, взглянув на него, увидел прозорливым оком, что пришелец одержим духом гордости, и тихо сказал ему: «Думаю, что не в своем ты уме, но порабощен гордостью лукавого духа». При этих словах обличенный дух возмутил пришедшего; с яростью отскочил он от преподобного и, вскочив на коня, без его благословения устремился из обители, говоря: «Не так велик тот, кого мне прославляли. И какая польза мне от него, и что мне в его благословении?». Недалеко от обители въехал он в глубокий пруд монастырский и, мечась туда и сюда, хотел себя утопить. Бывшие на берегу, криком изгнали его из воды, но он устремился в близтекущую реку и неистово вопил, что хочет в ней утонуть. Поспешили возвестить о том преподобного. Блаженный отец помиловал его и, молив Бога и Его Пречистую Матерь, сотворил его здравым.

Сидели некогда братия у преподобного, и был среди них один благочестивый мирянин, который поведал, что архимандрит Симонова монастыря, что недалеко от Москвы, оставил архимандритство. Начали говорить, кто там будет архимандритом, и один вспоминал одного, другой – другого, а блаженный, воззрев на одного из своих учеников, именем Вассиана, очень юного брата Иосифова, новопостриженного, и указывая на него, сказал, улыбаясь, окружающим: «Этот есть архимандрит Симоновский». Прозревал преподобный будущее, потому как тот Вассиан не тогда, а через много лет поставлен был архимандритом Симоновского монастыря, по пророчеству святого.

Однажды преподобный выпросил у некоего князя на реке Оке три дня ловить рыбу на одном месте и, что Бог пошлет, взять на монастырские нужды. Одного служителя посылая на эту работу, повелел дать ему пять гривен денег, чтобы купил сосуды и сколько рыб поймает, чтобы в тех сосудах посолил. Служитель же не хотел брать денег на покупку сосудов, не надеясь и одного сосуда рыбой в те дни наполнить. Преподобный же, грозно на него посмотрев, велел делать повеленное ему. Пошел посланный и поймал в те дни семьсот тридцать больших рыб, по местному названию «рыбцы». Те же, что на князя ловили, во все лето не могли поймать такое количество рыб. Такую ловлю предвидел святой, повелев приготовить достаточно сосудов.

На одного из учеников преподобного напала болезнь глаза. Сильно страдая, он искал врачевания. Отец же дал ему свои четки, повелев произнести тысячу молитв «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Он же едва выполнил то, страдая от сильной боли. Совершив пятьсот молитв, он ощутил глаз вполне здоровым и, забыв заповедь, вскочил от радости и побежал к отцу рассказать об исцелении ока. Но не утаилось от прозорливого отца, что он совершил не тысячу, только половину молитв, и повелел он вернуться и закончить всю тысячу молитв.

Принесли однажды к преподобному Пафнутию болящего, о котором отчаялись его присные, и уже приготовили все нужное к погребению, ожидая его смерти. Но преподобный с верою помолился о нем и восстал умирающий с одра, и стал ходить, как будто никогда не болел.

Иной раз был принесен к преподобному прокаженный, люто гноем растлеваемый и червями. И он, приближаясь к смерти и сильно страдая, со слезами просил исцеления. Его лечили врачебными хитростями, но безуспешно. Сего великий отец, нимало не помедлив, покропил освященною водою и исцелил, так что тот и забыл о своей проказе, о гное и червях, его съедавших.

У некоего князя отрок был одержим болезнью и приближался к смерти. Мать же того отрока со слезами послала к святому отцу просить его молитв ко Господу и Его Пречистой Матери и святой воды, чтобы окропить дитя, чтобы не умерло. Чадолюбивый Пафнутий, помолившись Богу и Пресвятой Богородице и, освятив воду, послал скорбящей матери. К тому же наказал присланным, чтобы после окропления святой водой, если отрок захочет поесть, дать ему свежей рыбы, хорошо отваренной, поскольку есть обычай для больных, получивших отраду от болезни, вкусить пищи. Те же, удивившись, пролили слезы о словах отца, получив надежду, что застанут отрока еще живым. Скоро посланный вернулся со святою водою, отрок же болел и уже приближался к смерти. Как только покропили его святой водой, тут же, как будто руками вынута была болезнь, и отрок встал весело и радостно, попросив еды. И дали ему, как повелел преподобный.

Однажды привели к нему бесноватого, в неистовых припадках рвущего на себе железные узы, которыми он был связан, и рыкающего и ревущего, всех хотя растерзать. Но нисколько не устрашился блаженный отец, исцелив его от беснования, взяв Святой Божественный Крест Христов, осенил его крестным знамением, изгнал лютого демона, опалив так, что тот вострепетал и задрожал и, исторгнувшись, исчез в близлежащей долине, наводнившейся от дождя. И исцелился он от беса, и возопил тогда к святому, что видел великие дела Божии, когда знаменовал его преподобный Божественным Крестом, вышел из Креста пламень, хотящий его опалить, бес же, исторгнувшись, ввергнулся в воду, палимый огнем и убежал.

Женщина некая, боярыня, знакомая Алексея Гобурина, дети которой потом вступили в иночество, великую веру имела к блаженному отцу Пафнутию, и посылала часто своих отроков с приношениями, прося молитв и благословения от него. Случилась ей болезнь по дьявольскому действию: она смущалась умом и глазами видела многих приходящих к ней демонов. Когда же случалось это, являлся некий старец низкий ростом и сгорбленный, имеющий бороду седую и великую, худыми одеждами одетый, и тот с властью отгонял от нее демонов, как волков от овцы, и та становилась здрава. Однажды слышала она голос, говоривший ей: «Пафнутий, что в Боровске, отгонит от тебя демонов». Это повторялось много раз. Когда она совершенно выздоровела, захотела видеть святого, желая воочию узнать, тот ли есть, что являлся ей в болезни, отгоняя от нее бесов. Пришла она со своими отроками к обители преподобного, но в монастырь женщинам хода не было, и она стояла у ворот, прося учеников блаженного, как бы ей увидеть святого отца. Они же отрокам ее показали святого, повелев указать того своей госпоже, когда он будет идти из церкви вместе с братией к трапезе. Тогда было время обеда. Она же прежде указания ей узнала его и со слезами воскликнула: «Это тот воистину, который явлением своим отгонял от меня демонов и исцеление мне даровал». И послала большую милостыню инокам, воздавая благодарение Богу, Его Пречистой Матери и угоднику – преподобному отцу Пафнутию.

Один юноша, придя в иноческий образ, стал смущаться помыслом, потому что нашло на него страхование действием неприязненного дьявола: иногда, как будто зверь неведомый, являлся ему дьявол, иногда, как пес черный, иногда же, сидящему в келлии слышалось, что медведь ходит вокруг дома, стуча по стенам. Преподобный же старец повелел юноше тому при себе прочесть псалтирь, и с тех пор эти бесовские мечтания исчезли, и юноша освободился от страхования молитвами святого.

В принятии же приходящих к нему людей не было у святого отца лицезрения, не смущался он лицами сильных, не презирал нищих, и если кто гордостью возносился, для тех не очень был доступен, к смиренным же был весьма любезен и к нищим милосерд. Охотно беседовал он и с иноками, и с мирянами; говорил он и с простецами, называя их братией, и никто после беседы его не уходил когда-либо скорбным.

Преподобный Пафнутий часто говорил о милостыне, как о добродетели, которая имеет великое дерзновение пред Богом для спасения человека, называя ее царицей добродетелей. «Одна милостыня может спасти человека, если живет он законно», – говорил блаженный отец. «Один милостивый человек до конца своей жизни творил милостыню. Когда же он скончался, другому человеку было откровение о его загробной судьбе. Приведен был умерший к реке огненной, а на другой стороне реки – рай, чудное место, светлое и злачное, прекрасный сад. Но не может никак перейти душа человека через сию страшную реку. И вот, внезапно приходит множество нищих, получивших его милостыню; они ложатся мостом через реку, и милостивый человек тот переходит по мосту в то чудное место». К этому рассказу преподобный прибавил, что души праведных переносятся в рай ангелами, но Господь открыл судьбу праведной души в таком виде для нашего вразумления.

Сам же преподобный в обители своей питал странников и просящих не отпускал ни с чем. Когда же, попущением Божиим, в один год на Боровской земле был большой голод, и каждый день до тысячи и более собиралось к обители голодных людей, преподобный Пафнутий кормил всех, ничего не оставляя в обители, пока на следующее лето ради его молитв и ради слез нищих, Господь даровал умножение плодов.

Напоминал преподобный, что за умножение нераскаянных грехов Господь посылает людям большие испытания. Рассказывал он и о великом моровом поветрии, бывшем по гневу Божию в 1407 году, «... не только в стране нашей, но и в царствующем граде Москве и по всем городам и весям всей земли русской по слову Его: »Отвращу, сказал, лицо Мое от вас. И более не стану смотреть на вас, потому что не послушали Меня и не внимали гласу Моему, которым говорил вам». Это все сбылось, и за умножение грехов наших навел на грады и области отцов наших, истинным судом Своим послал ярость гнева Своего, как некогда во дни царя Давида, сошел меч обоюдоострый, смертоносная язва и неисцельный струп, и страшно было видеть, братия, таковые скорби людские. Многие тогда падали, как листья мятущиеся, не претерпевая яростного гнева Господня. Никто не мог сказать в те дни: куда бегу от лица гнева, или кто избавит меня от такой напасти? Ибо не было помогающего и изымающего их от лица Господня, ярости гнева неизбежного. Многие люди, как трава увядали и, падая, умирали от жестокой проказы. Видом струп был как пузырь дождевой, наводняющийся изнутри из тела и вздымающийся, как прыщ, и не один на теле. Как ягода червленая на плоти появлялся и синел, как после омертвения. О, возлюбленные, смотрите на Божие о нас смотрение: как наказывает и этим учит нас разумно, не желая смерти грешнику, но чтобы обратился и был жив. В наказании же этим смертным недугом явил язву, чтобы открылось, кому жить, а кому умереть от этой болезни.

Известно было, что сотворил Благой Господь так, что если кому на теле являлся этот червленый вред и болели они не малое время, успевая во время недуга того Промыслом Божиим уберечься от напрасной смерти; а если то место, где была язва, изгнивало и во плоти обреталась синь, те гневом Божиим после трех дней жизнь свою кончали. Некоторые же, получая смертельную язву, убоявшись Бога, говорили в себе, что отошлет Он нас в огонь геенский не готовыми и, воспоминая свои согрешения, обращались на покаяние, исповедывая свои грехи. Иные же, приняв от руководителя своего пострижение ангельского подобия – иноческий святой образ, через три дня кончали свою жизнь.

Некоторые же, будучи нечувственными и не боящимися гнева Господня, и не хранящие заповедей Его, небрегущие о своем спасении и не помышляющие о нем, забыли Бога, спасающего их, и страх Божий отвергнув, опутались гнусными делами, погрузились в злое и несытое пьянство. Ослепил дьявол глаза их безумным, худым и всепагубным смыслом и, упиваясь его наветом, валялись как свиньи. Было же в то время умножение питья из меда. И по смерти многих людей, оставшиеся в живых и места те презирали. Те же в такое бесчувствие пришли злого ради пьянства, что, когда один из пьющих, не чувствуя в себе отягчение болезни, внезапно падал мертвым, те, бесстрашные и жестокосердные злые пьяницы, Божии противники, увидев лежащего мертвым и не смущаясь, как полено ногами заталкивали его под лавку и, возвращаясь как пес на свою блевотину, бесстрашно упивались.

О горе от прелести мира сего и от помрачаемого сластолюбивого века жизни сей! Страшно и ужасно видеть великую скорбь, нашедшую на страну нашу, за грехи наши по естеству. В городах, окрестных селах и по местам много было плачущих и вопрошающих себя: «Куда мне деться от этой напасти?». И друг друга просили о помощи и избавлении, и никто не помогал, только своих мертвецов оплакивали и погребали. Тогда в конце лета не только оставшийся мед не трогали, но и одежду, и овец, и волов, и богатство бесчисленное лежало по дорогам.

И многие были одержимы бесчувствием по гневу Божьему и погибали, как нечувственные скоты. Мало же и редко осталось людей. И те только золото и серебро брали, а иное и не трогали».

Рассказывал блаженный отец Пафнутий, что в тот же великий мор умерла некая инокиня и через немногое время в тело возвратилась, и рассказывала, что многих видела там: одних в раю, иных же в муках – и иноческого чина, и мирских. О некоторых она поведала.

Видела она в раю великого князя Ивана Даниловича Московского, называемого Калитой за то, что был очень милостив, и носил при поясе калиту, всегда наполненную серебряниками. И куда шествовал, всегда давал нищим – сколько возьмется. И один из нищих, приняв у него милостыню, скоро пришел опять, он же и второй раз дал ему; тот же и в третий раз подошел. Князь и в третий раз подал ему, говоря: «Возьми, несытые зеницы». Нищий в ответ ему: «Это ты – несытые зеницы: и здесь царствуешь, и там хочешь царствовать». И тогда явно стало, что от Бога был послан нищий, искушая его, и известил, что по Богу его дело, которое творит.

Тот же благочестивый великий князь Иван Данилович видел сон, и виделась ему гора великая, а на вершине ее снег лежит. И видел он, что снег растаял. Рассказал он это видение преосвященному Петру, митрополиту Всея Руси. Тот ответил ему: «О, чадо, сын духовный, ты – гора, князь великий, а снег – я, смиренный. Прежде тебя мне надлежит отойти от жизни сей, а тебе – после меня». И сперва преосвященный Петр, митрополит Всея Руси преставился, после же и князь великий Иван Данилович отошел ко Господу по пророчеству святого чудотворца Петра, митрополита Киевского и Всея Руси. И, ради добрых его дел, та инокиня увидела его в раю.

Выйдя же оттуда, и не дойдя до места мучений, видела одр, и на нем лежащего пса, покрытого собольей шубой. Она же спросила водящего ее, что это значит. Он же ответил: «Это щербетник милостивый и добродетельный. И ради неизреченной его милостыни избавил его Бог от муки. Но за то, что не постарался обрести истинную веру христианскую, и не возродился водой и Духом, не может войти в Царство Небесное. Он столько был милостив, что всех выкупал от всякой беды и от долгов, и отпускал, и по ордам посылал, пленных христиан выкупая, и отпускал. И не только людей, но и птиц у ловцов покупал и отпускал». Там же души неверных не в песьем образе будут, и шубами там не будут покрываться, но видом пса показал нам его зловерие, шубой же – честную милостыню. Посмотрите, что величие милостыни и неверным помогает.

Потом же повели ту инокиню в место мучений, и многих она видела там в муках.

Видела она там, в огне человека, великого в здешней земной славе от латинской веры, короля именем Витовт, и мурина страшного, стоящего и достающего клещами из огня златые монеты и в рот тому мечущего, приговаривая: «Насыться, окаянный». И другого человека, в этой жизни прозванного Петухом, который был любим у великого и очень славного человека, и от этого собравшего множество неправедного богатства. Видела она его обгоревшего, как головню. Он носил обеими горстями златые монеты и всем говорил: «Возьмите, возьмите». И никто не хотел брать. Это показано было человеческим образом ради того, что за неправду и лихоимство, и сребролюбие, и немилосердие такое осуждение принял. Ибо там осужденные не имеют златых монет и никто не требует их взять, но Господь показал нам таким образом, ради чего осуждены были, и не только их, но и добродетельных в телесном образе, за добродетели спасенных».

Однажды послал преподобный Пафнутий ученика своего Иосифа в Воротынск, к князю Михаилу Федоровичу, и тот нашел его в большой скорби. Князь рассказал иноку, что имел при себе человека постоянного и добродетельного Матфея, прозванного Варнавой, который всегда давал ему благие советы; сын же князя Иван Михайлович ненавидел Матфея и велел тайно убить его. Но кровь убитого возопила ко Господу, как кровь Авеля, ибо вскоре злой смертью погиб повелевший умертвить его княжич. Когда княгиня-мать хотела сотворить о нем поминовение в третий день и священник послал за просфорами, то печь, в которой пеклись просфоры, представилась взорам полной кровью, как будто в отмщение за кровь праведника. Вздохнул блаженный, услышав о том от Иосифа, и сказал: «Истину возвестил мне Господь: »У Меня отмщение, Я воздам. И какой мерой мерите, отмерится вам» (Рим.12.19) (Мф.7.2)». После же стал блаженный отец говорить ученикам своим о душеполезном в иноческом борении: «Вот корень иноческой жизни: нестяжание, послушание и смирение, и чтобы себя иметь ниже всех». И еще сказал, что подобает ничего не творить напоказ людям, по примеру древнего отца, который, идя в путь, вздохнул и, повернувшись назад, увидел следующего за ним брата. Тогда он сотворил ему поклон, говоря: «Прости меня, брат, я вовсе не монах». Также говорил преподобный Пафнутий, что, если не сможем удержаться на пути добродетели, то не оставим его до конца по этой причине, но постараемся подвизаться, потому что лучше нам быть осужденными в меньшем, а не во всем. И сколько возможно нам, будем подвизаться и тогда Господь, видя нужду нашу, пошлет нам Свою помощь.

Был преподобный наш отец благорассудителен и искусен во всяком деле Божием и человеческом, ради чего не только иноки, но и из мирян многие имели его духовным отцом и, приходя, исповедовали свои грехи, потому как священные правила он хорошо знал и умел, как искусный врач, всякой внутренней язве подавать подобающее врачевание.

Имел обычай преподобный Пафнутий вставать на молитву прежде утреннего славословия и, если мед лил ударять в било сторож церковный, то сам его будил. Однажды, прежде благовеста, сидел он на паперти церковной и погрузился в тонкую дремоту. Внезапно представилось ему, будто отверзаются врата монастырские и множество людей с зажженными свечами идут в церковь, посреди же их князь Георгий Васильевич, который сперва поклонился храму Божиему, а потом блаженному отцу. Равным образом и ему поклонился Пафнутий и сказал: «Ты уже преставился, сын мой и князь?». «Действительно так», – отвечал Георгий Василиевич. «Каково же ныне тебе там?» – спросил опять Пафнутий, и тот отвечал: «Твоими молитвами, отче, благое даровал мне Бог, более же потому, что когда я шел против агарян под Алексин, у тебя чисто покаялся». Когда начал звонить пономарь, очнулся преподобный от чудного видения и прославил Бога. Богобоязливый князь сей Георгий, безбрачный до конца своей жизни, часто приходил на дух к отцу Пафнутию и говаривал своим присным: «Всякий раз, когда иду на исповедь к старцу, колена у меня подгибаются от страха».

Преподобный являлся живым примером истинного подвижника для братии. Он проводил такую постническую жизнь, что в понедельник и пятницу не вкушал ничего, в среду имел сухоядение, а в прочие дни весьма умеренно вкушал с братиею за общей трапезой. «Его пищей, – говорил ученик преподобного, – было угождение братии». Для себя он выбирал всегда все худшее и в пище, и во всем остальном. Одежды – мантия, ряска, сшитая из овчины, и обувь не годились ни одному нищему.

Постоянный враг праздности, он всегда принимал участие в тяжелых трудах, рубил дрова, носил их на своих плечах, обрабатывал садовую землю, носил воду для поливки растений и иные все тяжкие труды делал, и прежде всех других бывал на всех работах и на соборном правиле. Зимою же много прилежал к молитве и чтению, рукоделию, плел сети для рыбной ловли.

К телу своему никому не дозволял прикасаться, даже нуждаясь в помощи, и сам никогда ни к кому не прикасался. Женщин же не только в обители, но и издали не хотел видеть и разговаривать о них при себе никому не дозволял. И сохранил девственную чистоту своего тела непорочно от чрева матери своей, благодаря чему был сосудом Духа Святого и достойно принял сан священства. И, в тоже время, он имел такое смирение, что, облекшись в схиму, никогда не совершал Литургии. И только однажды, перед своей кончиной, на праздник Пресветлого Христова Воскресения, когда и за очень большие деньги не удалось найти священника, преподобный Пафнутий совершил Святое Таинство с великим вниманием и умилением. «Сейчас душа моя едва осталась во мне!» – сказал он по совершении Литургии своим ученикам. С таким благоговением и страхом достойный этот священнослужитель подходил к Божественным Тайнам. И прилагалось ему в такие праздники некое веселье, не телесное, но духовное: как иное от иного бывает. Позволял же тогда и телу послабление более других дней, но в меру, черезмерного же во всем избегая. И когда было время говорить, говорил потребное, и когда время молчать – молчал, и всегда уклонялся от праздности, во всем скудость любил и нищету, и небрег о телесных потребностях. И в такую меру достиг, что далек был своим нравом добродетельным от людей этого рода, потому как от младенчества своего ни в чем не прогневал Бога смертно, но всегда благоугодное Ему творил.

В двадцать лет принял постриг, шестьдесят лет пребывал в иноческом чине. И не изменил своего правила, не уклонился ни вправо, избегая безмерной жестокости, ни влево, боясь пути широкого, но шел всегда царским (средним) путем.

К догматам же веры имел такие благоговение и ревность, что если кто и нечто малое, несогласное Божественному Писанию начинал говорить, того немедленно выгонял из обители.

Пребывая в таких подвигах, Божественный отец наш Пафнутий достиг в меру возраста исполнения Христова. Оставалось ему лишь разрешиться от здешних временных уз и перейти к вечному блаженству, которое ни око не видело, ни ухо не слышало, и на сердце человеку не приходило, что приготовил Бог любящим Его.

Записка Иннокентия о последних днях учителя его Пафнутия Боровского

О Господи, спаси же!

О Господи, поспеши же!

Владыко мой Господи Вседержителю, благих подателю; Отче Господа нашего Иисуса Христа! Прииди в помощь мне и просвети сердце мое на разумение заповедей Твоих и отверзи устне мои на исповедание чудес Твоих и на похваление угодника Твоего, да прославится имя Твое Святое; яко Ты еси помощник всем уповающим на Тя в веки. Аминь.

(Владыка мой, Господь Вседержитель, податель благ! Отец Господа нашего Иисуса Христа! Приди мне на помощь и просвети сердце мое для разумения заповедей Твоих и открой уста моя для исповедания чудес Твоих и для восхваления угодника Твоего, чтобы прославилось имя Твое Святое. Ибо Ты – помощник всех, уповающих на Тебя во веки. Аминь.)

Возмогающу мя Господу Иисусу Христу и Того Свету, Всенепорочней Матери и угоднику Ея, о нем же мне ныне слово, аз же окаянный что имам рещи, невежда сый и груб, паче грехов исполнен?

(Имеющему мне дерзновение от Господа Иисуса Христа и Его Света, От Всенепорочной Матери и Ее угодника, о котором сейчас мое слово, я, окаянный, что скажу, грубый невежда, исполненный грехов?)

Исповедати хощу о тацем светиле, святем и велицем отце нашем Пафнутии, аще и не достоин есть от начала жития его споведати, ниже паки он требоваше сия от мене, понеже Божий человек выше нашея похвалы, но души своей на воспоминание, паче же на обличение, да не реку на осуждение, не вем како получивши сожительство такова мужа и многим летом единокровен быв и толика учения его насладитися в любви его со многим изобильством восприяти, аще и дерзостно ми есть рещи, якоже ин никтоже.

(Поведать хочу о таковом светиле, святом и великом отце нашем Пафнутии, (если я и недостоин изначально рассказать о его жизни), ни он нуждается в таковом моем повествовании, поскольку этот человек Божий выше нашей похвалы; но для памятования на пользу собственной душе, наиболее же для обличения, чтобы не говорил в осуждение себе, не знаю, как сподобился сожительствовать такому мужу и многие годы находиться с ним под одним кровом, и столь насладиться его поучением в изобилии его любви, (смею сказать), как никто другой.)

В год 1477, после Святого и Честного Праздника Пасхи, в четверг третьей недели, после Георгиева дня, в третий час дня позвал меня старец пойти за монастырь. Когда же вышли, направились к пруду, который он создал многим своим трудом. Придя на плотину, увидели поток воды, текущий под мостом, и начал старец мне объяснять, как заградить путь воде. Мне же, сказавшему о сем: «Я иду с братьями, а ты нам указывай», ответил: «Мне нет в том упражнени, поскольку имею другое, неотложное дело после обеда». Старец возвратился в монастырь к началу Литургии. Когда же совершилась Божественная служба, тогда, по обычаю, пошел с братиями на трапезу и причастился пищи.

По прошествии шестого часа, пришел ко мне ученик старца, юный Варсанофий и сказал мне: «Старец Пафнутий послал к тебе, пойди, как он повелел тебе». Я же, смутившись от этого, скоро встал и пошел к старцу. Отворив дверь, я увидел старца, сидящего в сенях у дверей на одре, в высоком настрое, ничего мне не говорившего. Я спросил его: «Почему ты сам не выйдешь, если имеешь в том нужду?». Блаженный же ответил мне: «Какую нужду имею, ты не знаешь, поскольку имею скоро разрешиться». Я же недоумевал и, поскольку был объят страхом от необычных его слов, не смел ничего сказать и вышел на дело, куда он меня послал, взяв с собою братий, коих он мне повелел, прежде со старцем бывших учеников его Варсанофия, Зосиму и Малха и, немного потрудившись, вернулись в монастырь, ничего не успев сделать, имея в душах большой мятеж.

Нашел я старца сидящим в келлии. Он мне сказал: «Скоро пошли к князю Михаилу, чтобы ко мне сам не ехал и ни с чем никого не присылал, поскольку мне иное дело предлежит». Когда же пришло вечернее время, не мог он идти с братиями на вечернее правило. По окончании же вечерни братия пришли к келлии узнать, почему старец не пришел на соборное правило. Старец никому не повелел заходить к нему, сказав: «Пусть наутро соберутся все братия». Также и на повечернее правило не смог выйти, мне же, не отходящему от него, сказал: «В этот же четверг преодолею немощь мою». Мне же, удивляющемуся его необычным словам, повелел читать повечерие и после того отпустил меня в мою келлию. Я же, не желая того, с трудом от него вышел.

Тогда всю ночь не находил я покоя, пребывая без сна, много раз приходил к келлии старца, не смея войти; слышал, что он не спит, но молится. Ученик же его юный ничего о том не знал, будучи отягчен сном. Когда же настал час утрени, тогда я зажег свечу и уже много лет имея на то заповедь старца, пошел предупредить его о времени пения. Старец повелел братии пойти на утреннее славословие, мне же повелел у себя полунощницу и заутреню проговорить, сам же, востав, сидел до окончания правила.

Когда же был день, пятница, тогда после молебного правила священники и вся братия пришли благословиться и увидеть старца. Старец повелел всем без возбранения входить и начал с братией прощаться. Он, востав с одра, сидел. Прилучилось в то время быть старцу Кириллова монастыря именем Дионисий, тогда и он вошел с братией принять прощение. Дионисий много просил, чтобы благословил его старец рукою, тот же и слышать не хотел, но он много о сем просил. Тогда, оскорбившись, старец сказал: «Что от меня, господин старец, от человека грешного ждешь благословения и помощи? Сам я сейчас нуждаюсь во многих молитвах и помощи». Когда же тот вышел, старец, вспомнив об этом, сказал: «Что у этого старца на мысли? Сейчас я сам себе не могу помочь, а он у меня благословения требует». Братии же всей собравшейся, и немощным, и слепотою страждующим, и по прощении не хотящим уходить, старец понудил отойти каждому в свою келлию. Было же тогда братии числом 95.

Я же не отходил от старца даже на малое время. Старец все время молчал и только молитву Иисусову говорил непрестанно. Когда же подошел час Литургии, пришел священник благословиться по обычаю, так как обычай имеют священники на всякий день благословиться у старца, приходя в келлию. Священник пошел на Божественную службу. Старец начал облачаться в свои ризы, поскольку желал идти в святую церковь к Божественной службе. Мы же с братьями во всем ему помогали. Когда же совершилась Святая Литургия, приняв Святые Дары, вышел из церкви в сопровождении братии, шествуя с посохом, немного отдыхая, и совершенно не давая братии прикасаться к себе или вести себя, но со многим опасением позволяя приближаться к нему. Когда же пришел в келлию, отпустил братию, сам же возлег ради немощи. Мне же, оставшемуся у старца, повелел ничего не говорить о пище, только сыты немного, воды сладкой повелел дать себе жажды ради. С этого времени разболелся и ничего не вкушал. Через немногое время прислал князь Михаил Андреевич дьякона своего узнать, почему не велел ему старец приходить к себе, как говорил прежде, и что случилось со старцем. Мне же, сказавшему, что князь прислал, старец ничего не ответил, только повелел отпустить: «Нет у него ко мне никакого дела». В то же время привезли грамоты от тверского придела и деньги золотые. Когда же я сказал об этом, он не велел пришедшим входить к нему. Я же, взяв грамоты и деньги, принес в келлию к старцу и сказал ему: «Я сам прочту тебе грамоты». Старец же не велел читать, но велел отдать принесшим. Мне же, сказавшему: «Вели мне взять необходимое», – старец оскорбился на меня и запретил, сказав: «Ты возьмешь, что я не взял». Обычай же имел старец призывать имя Пречистой и возлагать на Нее надежду, и сказал: «Еще, брат, у Пречистой есть для братии питие и еда; это они прислали не для моей пользы, но у меня, грешного, требуют молитвы и прощения, когда я сам в это время, как видите, наиболее нуждаюсь в молитвах и прощении». Я же ничего не смел говорить и только прощения просил во всем. Отпустил я пришедших со всеми приношениями от монастыря и спросил их о том, зачем приходили; и все оказалось точно так, как сказал мне старец.

Обычай был у старца: когда кто от братии в немощь впадал, тогда старец приходил к брату и вспоминал ему последнее покаяние и Святых Даров причащение; о себе же ничего не говорил. Мы же удивлялись, как старец о том забывал. Через малое время пришел церковный служитель, говоря, что приблизилось время вечерни. Старец стал трогать свои ризы. Мне же, вопросившему: «Куда хочешь идти, ради нужды ли какой?», старец ответил: «Хочу идти к вечерне». Начали старца облачать в ризы его. Он же взял свой посох, нам же, помогающим ему с обеих сторон, не позволял за руки держать и, только держа за одежду, помогали ему. Когда же пришел в церковь, тогда встал на своем месте. Я приготовил ему сидение. Старец же, на посох руки положив и голову приклонив, стоял. Когда же братия начали стихиры петь, тогда старец начал петь с братией по обычаю. Обычай же имел старец ни одного стиха не пропускать молчанием, но всегда пел с братией. Когда же случалось не услышать ему стиха, или какого слова в стихе, тогда повелевал канонарху вновь возвращаться и много раз повторять стихи, чтобы смысл уразуметь. После окончания вечерни священник начал панихиду, поскольку по преданию святых отцов по обычаю церковному в пятницу вечером всегда поминовение об усопших бывает. Братия хотели отвести старца в келлию, но он не пошел, сказав: «Я желаю слышать наиболее нужное мне сейчас, поскольку позднее не смогу услышать этого». Братия начали петь Блаженны непорочные, старец же усердно подпевал и братия думали, что ему стало легче. По окончании правила вышел старец из церкви. Когда же он шел в келлию, священники и прочие братия провожали его. Когда же пришел в келлию, тогда отпустил всех с благословением и прощением, и сам со всеми простился. Я же и другой брат, именем Варсанофий, ни на один час не отлучались от старца. Старец же возлег ради изнеможения телесного. Мы же безмолвствовали. Через немногое время пришел пономарь, прося благословения на повечернее правило. Старец же велел братиям петь, сам же пойти не смог, повелев мне проговорить повечерие у себя в келлии.

После соборного правила пришел Арсений. Я сказал ему: «Я иду в келлию, а ты возьми светильник, зажги его и посиди возле старца, пока я приду». Обычай же был у старца никогда после повечернего правила не зажигать свечи или светильника, но всегда ночью молитву творил, часто присаживаясь с четками в руках, творя молитву Иисусову. Когда зажгли светильник, старец лежал в изнеможении. Я же, взяв благословение, пошел в свою келлию, чтобы немного отдохнуть. Из-за многих дум о старце я едва уснул. Скоро же пробудившись, встал и пошел в келлию старца. Старец же лежал, творя молитву. Я же, сотворив молитву, возвестил ему о начале утрени. Старец не смог пойти. Я прочитал ему полунощницу и прочее правило, он же, встав, сидя молился. Был многолетний обычай у старца каждый день петь молебны и в праздники, и в простые дни, иногда дважды, часто случалось и по три. Братия начали петь в соборе, мне же повелел у себя прочитать канон Иисусов, а также Пречистой похвальный. Когда я закончил, немного помолчав, встав тихо, начал себе часы читать. Старец же, поднявшись, сидел. Я спросил его: «Зачем ты встал? Может быть, хочешь выйти?». Он ответил: «Как же мне лежать, когда ты часы читаешь?». Я же удивлялся великому трезвению блаженного.

Понемногу старец начал собираться на Божественную службу. Я возвестил о том церковного служителя. Старец начал облачаться в ризы свои, мы же ему помогали. Старец, войдя в церковь, встал на обычном ему месте; когда же закончилась Божественная служба, он, по обычаю приняв Святые Дары, вышел из церкви. Когда мы были уже в келлии, я приготовил ему немного еды, если он захочет что-нибудь вкусить. От того времени, как разболелся, он ничего не вкушал, кроме немного подслащенной медом воды, едва похожей на сыту. От кислого же меда или кваса отказался. Я понуждал его вкусить ради немощи, но старец сказал мне: «Не только не полезно, но и пагубно умереть пьяным». Тогда же Мартирий дьякон, по благословению старца поставляющий на трапезе для братии мед и пиво, пришел к нему благословиться, что взять на трапезу для питья братиям. Старец же повелел ему мед лучший всегда выставлять на трапезу и еще добавил: «Братия пусть пьют после меня, а миряне допивают». Я же сказал ему: «Теперь и сам вкуси, поскольку сегодня суббота, да к тому же – Пятидесятница». Старец же сказал: «И я знаю, что суббота и Пятидесятница, но писано в правилах: если и великая нужда будет, три дня попоститься больному надлежит ради причащения Святых Таин. Если же Господь сподобит и Пречистая Богоматерь, наутро хочу причаститься Святым Тайнам». Мы же подивились великому его опасению, прежде же думая, будто в забвение о том пришел старец; а он, с тех пор как разболелся, прилежно постился, нам же о том ничего не сказав. Также братию отпустил в трапезу на обед, сам же немного прилег немощи ради, братии же заповедал, чтобы не беспокоили его, пока не сподобится Божественного причащения Святых Даров. Такой обычай был многолетний: когда хотел причаститься Святым Таинам, тогда всю неделю пребывал в молчании, не только с мирянами, но и с братией не разговаривал и о нужных вещах, и жившему с ним в келлии ничего не говорил. Пост же ему всегда был обычен.

Мы разошлись – каждый в свою келлию. Через малое время посылает он своего ученика и призывает священника, именем Исаийя. Прежде не было у него обычая его призывать. Священник вошел в келлию старца и стоял, старец же со смирением начал ему говорить о духовных делах. Священник же недоумевал об этом, но все более приходил в страх и трепет от слов старца, как после признался мне. Также повелел старец прочесть ему покаяние и прочее по чину; и благословение принял и прощения сподобился, прежде от Бога прощенный.

В тоже время присылает князь Михаил Андреевич духовника своего, попа Ивана посетить старца, и сам князь явно желает ехать к старцу, но не смел без повеления; если же не повелит ему старец быть у себя, да благословит и простит его старец и сына его, князя Ивана. Старец же не велел попу Ивану ни войти к себе, ни беседы сподобиться. Поп же много просил братию и никого не нашел, кто бы довел его до старца. После и ко мне пришел с княжиим словом, чтобы видеть старца и сказать повеленное ему князем. Я же, зная старцев разум и твердость нрава, не смел и говорить о том. Тот же много меня просил и я один пошел в келлию старца и сказал ему, что «князь Михаил прислал попа Ивана тебя видеть, чтобы ты благословил и простил князя Михаила и сына его, князя Ивана». Старец же молчал. Я же, не обретя дерзновения к старцу, через малое время хотел выйти, сотворив поклон. Преподобный же и тогда не отпустил меня, скорбящего, проговорив: «Удивляюсь князю, с чем присылаеть. – «Сына моего благослови, князя Ивана», а князь Василий ему не сын ли? Сам в себе разделился, Бог знает, где обретет мир и благословение». Также сказал мне: «Нет мне с ним никакого дела, если бы и сам князь прибыл». Я же, нехотя, обо всем известил поп а Ивана. Он же, не уверившись моими словами, решил дождаться вечерни, чтобы сподобиться беседы и благословения от старца. Когда же было время вечерни, тогда мы со старцем пошли в церковь. Поп же, предварив наш приход, прошел в церковь южными вратами, хотя получить желаемое. Старец же, ощутив пришествие попа, скоро вошел в святой алтарь. Когда же поп вышел из церкви и из монастыря, тогда старец, выйдя из церкви, пошел в свою келлию, также отпустив братию, ни с кем не беседуя. Поскольку на всенощное пение с братией готовился, сказал: «Прочее не в силах буду совершить». Мы же подумали, что ради изнеможения телесного он так сказал, и только после поняли, что он прикровенно нам говорил о своем отшествии, не явно, чтобы не о печалить нас. Также повелел мне у себя канон Святой Троице прочитать, сам же был во многом подвиге. Немного по захождении солнца, сам возбудил братию на всенощное бдение, потому как на сие имел большое усердие. Б ратия же дивились большому его усердию; и он не ослабел, пока не совершилось всенощное правило, когда начало светать. Тогда повелел Иосифу клирошанину совершить ему обычное правило, также и к Святому Причащению молитвы прочесть. После того старец со многим тщанием поспешил в церковь, повелев священнику совершать Святую Литургию, сам же пребыл в святом жертвеннике до причащения Божественного Тела и Крове Христа Бога нашего. Когда же совершилась Божественная служба, старец вернулся в свою келлию в сопровождении братии. Я приготовил нечто, если захочет пищи причаститься (от того времени, как разболелся, старец ничего не вкушал), братия же просили его о том. Старец же, не желая оскорбить нас, не ради желания естественного, немного вкусил, более же братию понуждая поесть от приготовленной ему пищи, и после того, устав от многого труда, прилег.

В тоже время от великого князя Ивана Васильевича скоро пришло послание, поскольку некоим мановением или от Бога, или от скоропришедших людей было ему возвещено. Посланный же, Федя Викентиев, пришел ко мне и сказал мне слово великого князя: «Доведи меня до старца Пафнутия, князь великий послал к нему грамоту свою». Я же ему ответил: «Никто из мирян не вхож к старцу, даже сам князь, – истинно говорю тебе, – пославший тебя, не войдет». Он же сказал: «Ты отнеси послание и скажи ему». Я же взял запечатанное послание, принес его к старцу и рассказал ему все подробно, сказанное посланным. Старец же мне сказал: «Отдай то послание снова принесшему, пусть отнесет пославшему: я уже ничем не связан с миром этим, ни чести не желаю, ни страха мира сего не боюсь». Я же сказал ему: «Знаю и я о тебе, что это так, но Бога ради, сделай полезное для нас, поскольку это оскорбит великого князя. Не прогневай его». Старец же снова сказал мне: «Истину говорю вам: если не разгневаете Единого, ничто не сотворит вам гнев человеческий; если же Единого прогневаете – Христа, никто вам не сможет помочь. А человек, если и разгневается, снова смирится». Я же не смел более ничего сказать, только, выйдя, пере дал посланному все слышанное и отдал послание. Он же, нехотя, скоро вышел из монастыря. В тоже время при шел посланный от матери великого князя, христолюбивой и благочестивой княгини Марии, имевшей великую веру к монастырю Пречистой и любовь к своему богомольцу старцу Пафнутию, как никто другой. Х отя прежде она и не была такова, но, видя добродетел и старца, увеличила свое усердие с истинным покаянием. Также и от великой княгини Софьи Грекини при был посланный и деньги золотые принес. Когда я возвестил о том старцу, он не велел принимать приношения, опечалившись о том, что много досаждают. Огорчился и я, говоря старцу, что к тому принуждают меня посылающие. Выйдя от старца, я отпустил их, не взяв приношений. Не только о князьях и княгинях, но и о прочем народе, о боярах же и о простых, приходящих со всех стран, мы ничего не смели говорить старцу, помня прежние искушения. Снова войдя к старцу, я сказал ему: «Нет ли облегчения в болезни, господин мой Пафнутий?». Старец ответил мне: «Н и так, ни сяк – видишь сам, брат, больше не могу, поскольку пришло телесное изнеможение, болезнь превышает силы и приводит в нечувствие ко всему». От пищи же он ничего не вкушал, питаемый благодатью Божией; если же и велел что – ни будь приготовить для вкушения, когда приносили, тогда хвалил братию и говорил: «Ешьте вы, а я с вами, поскольку все это – доброе», – как-бы говоря по Лествичнику, показывая свое чрево угодие.

Пищей же его было всегдашнее угождение братии, сам же себе всегда худшее избирал, не только в пище, но и келлейное устроение все негодное. Также и ризы его, мантия, ряска, овечья кожа, сандалии никому из просящих не были нужны. Беседа же его была проста, он сладко беседовал не только с братией, но и с мирскими и странниками, не по человекоугодию, но по Божию закону все говорил, но более дела творил, не устыдился никогда лица княжеского или боярского, не умягчался приношениями богатых, но сильным говорил, крепко соблюдая закон и заповеди Божии ; с простыми также беседовал, называя их братией, и никто не выходил от него скорбным. М ногим же и сердечные тайны открывал в беседе, так что отходящие очень удивлялись и славили Бога, прославляющего Своих угодников. И что много говорю? Если обо всем начну говорить в отдельности, не хватит всей жизни моей, но все вместе собрав, коротко скажу: «Ни в какой добродетели не уступал дивный наш отец древним святым (имею в виду Феодосия, Савву и прочих святых)».

Снова настала ночь и брат Варсанофий зажег по обычаю светильник. Старец же не требовал этого, как я раньше о том говорил, но мы не хотели светило наших душ во тьме оставить. Я пошел в свою келлию немного отдохнуть и вскоре снова пришел к старцу, найдя его не спящим, молитву Иисусову говорившим; брат же сидел и дремал. Я возвестил старцу час утрени, он же повелел братии все по обычаю в соборе совершить, мне же повелел у себя прочесть правило, как всегда ему обычай был.

Когда настал понедельник, во время Божественной службы старец опять пошел в Святую Божию церковь, идя с большим трудом с помощью братий. После совершения Божественной службы братия спрашивали старца, не хочет ли он что вкусить. Старец отказался, только немного выпил сыты, как и прежде. Когда же старец прилег, я, боримый многими помыслами о том, каково будет после старца монастырское устройство (старец ничего о том не говорил), сотворил молитву, и когда старец ответил: «Аминь», тогда начал с умилением говорить:

– Государь Пафнутий! Повели при своей жизни написать завещание о монастырском строении, как братии после тебя жительствовать и кому игуменом быть повелишь?

Старец же молчал. Через немногое время он начал говорить со слезами, текущими из глаз: «Блюдите сами себя, братие, каковым чин церковный и устроение монастыря хотите иметь. Песенного правила никогда не оставляйте, свечи возжигайте, священство содержите честно, как и я же, не лишайте их оброка; Божественные службы всегда да пребудут, ибо ими все управится; не затворяйте трапезы от странников, пекитесь о милостыне, не отпускайте с пустыми руками просящих необходимое; мирских бесед удаляйтесь; упражняясь в рукоделии, храните свое сердце во всяком трезвении от лукавых помыслов; после вечернего правила не начинайте бесед друг с другом. Каждый пусть безмолвствует в своей келлии, соборной же молитвы не оставляйте ни по какой причине, кроме немощи. Весь устав и правило церковное кротко, безмятежно и молчаливо соблюдайте, а проще говоря, как видите меня творящим, и вы творите также. Если все, заповеданное мною не презрите, верую Богу Вседержителю и Е го Всенепорочной Матер и Свет а, не лишит Господь всех благ Своих места сего. Однако знаю, что после отшествия моего из обители Пречистой, будет мятежник. Много он, думаю, смутит душу мою и среди братии сотворит мятеж. Н о Пречистая Царица мятежников укротит и бурю мимо пронесет, и своему дому и в нем живущей братии тишину подаст».

Если же все это, перессказанное мною, братия, вам кажется неверным, не буду лгать на преподобного, поскольку и свидетели есть неложные: пришли тогда братия на посещение старца – Иосиф, Арсений, Варсанофий и келейник старца. Все слышали и удивлялись тому, чему должно быть. Отцы и братия! Господа ради простите мне, поскольку написал это, не судя братии своей; не так, но почудился проречению старца, поскольку сие вскоре перешло в дело (едва день один – пятницу безмолвствовали, когда старца во гробе положили).

Когда старец проговорил это, умолк от изнеможения телесного. День уже скончался. Также ночь он провел в обычных правилах. Когда настал третий день седмицы, вторник, также с утра начал безмолвие, не повелевая себе мешать ни одному из братий, желая снова причаститься Телу и Крови Христовой, поскольку праздник настал Преполовения Пятицесятницы. Я же в молчании сидел у старца с учеником его, старец же читал псалмы Давидовы со гласом, не от одного, ни от двух, но от многих избрание творя, также, переменяя, пел молебны, Пречистой похвальный канон, также и Одигитрии, еще же и Многими содержим напастьми, также и по Евангелии стих Богородице: Не остави мен я человеческому предстательству . Это же непрестанно творил, и ни единожды, ни дважды, но много раз снова то же начиная. Мы же дивились его необычному велико словию, но поскольку не смели о том спросить, только ужасались, не понимая что это такое. Еще же, как и прежде говорил, заповедал не досаждать ему. Когда же кончался день, ничего более не говорил, только псалмы и прочее. Ночью наставшей я прочел ему обычное правило. Всю эту ночь он провел в великом труде, мало сидел, много стоял. Когда же настал день, снова Иосиф совершил ему причастное правило. Старец спешно готовился, также понуждая и нас в церковь идти, мы же с ним шли, помогая ему, также в святом жертвеннике седалище ему приготовили. После совершения Божественной службы старец причастился Телу и Крови Христовой. После отпуста вышел из церкви. Был у него многолетний обычай: прежде, пока служащий священник не выйдет из алтаря, никогда из церкви не выходил, не приняв благословения у служащего священника.

Когда же вернулся в келлию, остановившись в сенях, (братия стояли по обеим сторонам), воззрел старец душевным оком на братию, а чувственным на образ Владычень и Пречистой Его Богоматери, две эти святые иконы имея, глаза его исполнились слез и, воздохнув, сказал: «Господи, Вседержитель! Ты знаешь все, испытующий сердца и помыслы, если кто поскорбит меня ради грешного, воздай ему, Господи, сторицею в это время и в будущем веке жизнь вечную ; если же кто порадуется о моей смерти, грешного человека, не вмени ему, Господи, во грех», – ибо видел и то, и другое в братии. Мы же, слуша я слова эти, ужасались, каждый свою совесть в себе судьей имея, наиболее же я, окаянный. С казав это, повелел отвести себя в келлию, снова начав говорить утешительные слова братии с радостным лицом, чтобы забыли мы сказанное прежде, каждому по своей совести, как я прежде говорил, себя укоряя. Г оворил, что не ощущает выше сил болезни. Мы же, видев это, думали, что ему легче становится. Братия понуждали его и пищи причаститься, старец же не хотел и только немного сыты выпил ради нужды, как и прежде говорил; также братии подавал, говоря: «Пейте чашу эту, дети, пейте как последнее благословение, ибо я уже от нее не испробую и не вкушу». И еще много говорил утешительных слов; после же возлег на обычном своем месте, на нем же ко Господу через день отошел.

Отцы и братия! Д а не укорит меня никто, что много о себе поминаю. Увы моему окаянству! Если о себе умолчу, обо всем напишу ложно. Также сказал мне старец: «Иннокентий!», – я же прилежно смотрел на его главу, что хочет сказать. И старец сказал: «Е сть у меня сосуд меда, прислали мне для помина (не помню, как его звали)», – братия же подсказали: «Кузня». – «В озьми себе, благословляю тебя, поскольку в нуждах моих служил мне». Я же очень удивился тому, что меня, грешного, и в таковой немощи благословения своего сподобил. Также братию со многим утешением отпустил, опять понудив идти на трапезу, поскольку настало время обеда.

Я же не мог и ненадолго отлучиться от старца, и скоро снова возвратясь, нашел его, по обычаю лежащего на своем месте, молитву творящего. Я стоял с молчанием. Немного погодя, сотворив молитву, сказал ему: «Государь Пафнут и й! Т ебе не становится легче оттого, что всю неделю ты не вкушал пищи. Отчего молчишь, господин, что ты надумал, кому приказываешь монастырь: братии или великому князю? Почему не говоришь ?» Он ответил: «Пречистой», – и, немного помолчав, сказал: «Брат Иннокентий, правду ли ты говоришь?» Я же молчал, потому как смутил старца. «Мне, брат, кто приказывал? Пречистая Сама Царица изволила, наиболее же возлюбила на м есте этом прославит ь Свое Имя и храм Свой воздвигла, и братию совокупила, и мен я – нищего много е время питала и успокоение подавала с братией, и мне снова в гроб смотрящему, смертному человеку, себе не могущему помочь, Сама Царица как начала, так и устроит полезное своему дому. С ам знаешь, не княжескою властью, ни богатством сильных, ни златом или серебром созидалось место это, но изволением Божиим и Пречист ой Его Матери хотением. Не хотел я от земных князей даров никаких принимать или прикладывать здесь и от хотящих подавать, но всю надежду и упование положил о бо всем на Пречистую Царицу до того дня и часа, в который разлучит Создатель и Творец душу от тела, и по отшествии отсюда Пречистая же Царица покроет Своею милостию от насилия мрачных и лукавых духов, и в страшный День Праведного Суда вечной меня избавит муки и со избранными причтет. Если же я некую благодать получу, не у молчу о вас, молитву творя к Господу. Так поспешите же пожить чисто, не как при мне только, но наиболее после отшествия мое го, со страхом и трепетом здесь спасение созидая, чтобы ради ваших добрых дел и я упокоился, и по сле м е н я пришедши е хорошо пожили, да и вы по отшествии вашем покой найдете. И каждый, в чем призван был, в том и пребывает. Своей меры, братие, не пре вос ходите, ибо это не только не полезно вам, но и душевредно; над немощными братьями в чувстве или, лучше сказать, обычая не имейте возноситься, но долготерпите о них, как о собственных членах. Истинно, чада, преуспевайте в добродетелях!». Это и прочее полезное сказав, умолк из-за изнеможения.

Через малое время приходит посланный от содержащего в то время престол русской митрополии – преосвященного Геронтия, ради посещения неся мир и благословение старцу. Также снова от великого князя Ивана Васильевича пришел Феодор, протопоп Благовещенский, также и от названных прежде княгинь, от великой княгини Грекини Юрьи Грек, все приходят ко мне, не получив входа к старцу, говоря мне слово великого князя, чтобы обязательно видеть старца и беседы от него сподобиться, поскольку много оскорбились, не получив извещения от преждепосланных. Мне же, не имеющего дерзновения не только провести их, но и сказать о них старцу, они много досаждали. Я же всячески откладывал, зная крепость и неславолюбивый его нрав, и не мог никак от них отделаться. Все же, и не желая того, войдя, я сказал старцу о посланных. Старец же, сильно огорчившись мною, сказал: «Ч то у теб я на уме? Ты не даешь мне ни одного часа от мира сего отдохнуть; или не знаешь, что я 60 лет угождал миру и мирским людям, князьям и бояр а м, и встречал их, и в беседах с ними проводил, и вслед за ними ходил, сам не зная, ради чего; теперь же узнал, что не было от этого мне никакой пользы, но скорее – соблазн для души во всем. Господь по обычному своему милосердию, не хотя предать нераскаянного грешника смерти, дает мне, грешному, 6 дней для покаяния, зато ты мне не даешь покоя ни на о дин час, приводя ко мне мирян. Я уже из келлии выйти не могу, чтобы не досаждали мне». Я же много скорбел, не оттого, что не получил ответ а для посланных, но что старца смутил. В ыйдя, я сказал им все и понудил выйти их из монастыря. Они же, и не желая того, ушли, так как был вечер, и пошли заночевать в близлежащее село. С этого времени я ничем не смел досаждать старцу, только обычное ночное правило совершил. Старец же уже не просил меня о б этом, поскольку всю ночь пробыл без сна, псалмы Давидовы читая, также молитву Иисусову говоря. Таков был у него многолетний обычай: после всякого правила никогда Иисусову молитву не оставлять, держа в руках четки.

Когда же настал день, старец, по обычаю, повелел священнику ран нюю Литургию совершить, поскольку и сам мыслил идти; спешил и говорил сам себе: «Вот, настал день». Братия же, переглядываясь, не понимали о чем он говорит. Я же спросил его: «Государь Пафнутий! О каком дне говоришь: вот, настал день?» Старец ответил: «Этот день – четверг, о котором и прежде говорил вам». Мы же недоумевали о б этом, поскольку много старец говорил о своем отшествии, но скрытно, ничего явно о себе не говоря. Старец снова начал собираться в церковь и, когда приблизился к дверям, желая выйти в монастырь, Иосиф возвестил ему о преждебывших посланниках, которые снова пришли в монастырь, не только же те, но и других множество, еще же и наместник города Василий Федорович настоятельно просился, поскольку и он, прийдя ранее, не получил входа к старцу. В се собравшиеся стояли перед церковью на пути, которым старец хотел идти. Когда же услышал старец о том, что ожидают его, повернул обратно, скорбя, что помешали ему идти в церковь. Брати и велел идти в собор, сам же сел в сенях. Старец же произнес: «Никто не мог сотворить этого, кроме Иннокентия, которому я запретил». Я же и говорить не смел, что неповинен. Когда же мы вышли в церковь, остался у него один брат Арсений, старец же сам запер двери келлии, чтобы никто не вошел. Когда же совершилась Божественная Литургия, не увидев старца все поняли, что невозможно им видеть его, ни слышать его голоса и вскоре разошлись – каждый своим путем; так Бог устрои л это, по писанному: мысль праведн ика приятн а Ему. Я же после Божественной службы скоро возвратился к старцу; двери были еще заперты и брат сидел возле него. Когда же вошел, нашел старца в келлии, лежащим на лавке под передним окном. На монастырь же он не велел отворять окно, и во весь день чтобы не досаждали ему до вечерни. Братия молчали. Старец говорил о некоем человеке, который должен умереть, мы же, недоумевая, думали, что кто-то возвестил ему. Я же спросил его: «О ком говоришь, мы не знаем?» Старец же ответил: «О ком вы говорите, что он болеет, а он покаялся, готовясь умереть». Нам все это было непонятно. Он же братию отпустил, повелев идти в трапезу. С этого времени я не выходил от старца. Когда же братия вышли, тогда старец сказал: «Переведи меня на другую сторону келлии, ибо там обрету покой от этого мятежа, а затем хочу уснуть, поскольку устал; и пусть никто из братии не входит ко мне до вечерни, не открывай окно, не отворяй двери, ибо братия после вечерни хотят прийти». Я же, рассмотрев все это, уже более не сомневался, но уверился, что отойти хочет от жизни сей старец, как и в начале немощи своей сказал мне, что разрешиться хочет. Я же ко отшествию о необходимых вещах стал спрашивать: «Государь Пафнутий! Когда преставишься, звать ли протопопа или других священников из города проводить к твоему гробу?» Старец же сказал мне: «Никого не смей звать, ибо великий мятеж сотворишь мне. Пусть никто не знает, пока не предадите меня земле со своим священником. Я молился о том, чтобы проводили и у гроба простились, и земле предали». Я же спросил: «Где повелишь себе выкопать могилу и земле предать?» Старец же мне ответил: «Где Клима Гуменника положил, там меня погребите; гроба же дубового не покупай, но на деньги эти купи калачей да раздай нищим. Меня же лубком оберни и, подкопав в сторону, положи». Я же один с ним говорил, ученик его спал, братия безмолвствовали, а другие почивали, так как настал полуденный час. Я замолчал, думая что старец заснет. Старец же начал молить Господа Бога Вседержителя о спасении своей души и еще же и Пречистую Владычицу нашу Богородицу о всем и, Имя Ее призывая, и всю надежду на Царицу полагая о душе своей: «В час, Дево, кончины моей от руки бесовской избави и суда, и споров, и испытания страшного, и мытарств горьких, и князя лютого, Богоматерь, и вечного осуждения». Также молил Пречистую, да сотворит попечение о Богосозданном Ее монастыре: «Ты, Царица, создала, Ты и промышляй о полезном дому Своему, и во имя Твое собравшихся во Святом месте этом сподоби угодить Сыну Твоему и Богу нашему чистотою и любовью, и мирным устроением». Обычай же был у старца – никогда не называть ему монастырь своим, но – Пречистой: Она создала. Никогда не терпел слышать, чтобы кто называл монастырь его именем, но весьма строго о сем запрещал, говоря: «Если не Господь созиждет дом, напрасно трудятся строители». Старец молился, я же разбудил ученика его спящего и жестокими словами выговорил ему, называя его нерадивым и непотребным: «Не видишь ли старца при последнем издыхании, а ты не трепещешь и не трезвишься!». Также повелел ему стоять возле старца, сам же вышел из келлии на воздух остудиться, приклонился ради малого покоя и вскоре заснул. Во сне я услышал голоса поющих и с ужасом вскочил, отворив дверь, быстро вошел в келлию, видя старца, лежащего на обычном месте, и ученика, стоящего у одра. Я спросил его: «Кто из братии был здесь?». Он же ответил: «Никого». Я же рассказал ему слышанное, он ответил: «Как-только ты вышел, старец начал петь Блаженны непорочные в путь, ходящие в законе Господа, – также и стихи припевал, еще же и Руки Твои сотворили меня и создали меня, затем и Благословен Ты, Господи, научи меня оправданием Твоим, Святых лики обрел – и другие тропари. Я же сказал: «Отходит старец к Богу». Тогда припали мы с учеником к ногам старца и облобызали ноги его, также наклонившись над его грудью, просили благословения и прощения последнего, и со многим трудом неведомо получили то: старец уже более не внимал нашим словам.

Молился старец: «Царь Небесный Всесильный! Молю Тебя, Владыко мой Иисусе Христе, милостив будь к душе моей, да не удержит ее лукавство сопротивного, но пусть встретят ее Ангелы Твои, проведя ее сквозь мрачные мытарства и представляя свету милосердия Твоего. Ибо знаю и я, Владыко, что без Твоего заступления никто же может избежать козней лукавых духов». Более этого ничего не мог говорить ясно, а если и говорил, то мы уже не могли разуметь произносимого. Также, лежа на одре, стал отворачиваться от левой стороны, поворачиваясь направо, ранее же так никогда прежде не делая. Я же не разумел этого и поворачивал старца обратно дважды и трижды, старец же снова, хотя и едва мог двигаться, поворачивался, еще мне говоря какие-то слова, но я не мог расслышать, поскольку язык его ослабел от крайнего изнеможения. Тогда я понял, что он видит нечто необычное. Братия же об этом ничего не знали, как я говорил прежде, что старец не повелел досаждать ему от обеда до вечерни, если же кто и приходил, то я отвечал, что старец отдыхает. Не смел я никому говорить, что старец отходит ко Господу, поскольку могло быть великое смущение. Уже приспело время вечернего правила, совершаемого по обычаю братиями, мы не могли идти от старца в собор и сидели возле его одра.

Когда же совершилось вечернее правило, старец опрятался и вытянул ноги, руки положил крестообразно на груди. Я же сказал ученику его: «Сядь здесь, подержи старца, а я посмотрю на монастырь, не закончили ли братия пения». Я и до окна не успел дойти, как ученик старца воззвал с ужасом: «Иннокентий, Иннокентий!». Я же, быстро повернувшись, спросил: «Что видишь?». Он ответил: «Воздохнул старец». Когда же я посмотрел, старец снова легко воздохнул, немного погодя – и в третий раз и, таким образом, тремя вздохами предал святую свою душу в руки Божии, Которого от младенчества возлюбил, и более не находился дух в старце, так как уснул сном века сего, ноги простер и руки на груди крестообразно положив, приложился к святым отцам, жизни которых подражал. В тот час пришли священники и братия к дверям келлии, желая узнать, что со старцем. Мы же более не могли скрывать. Я же и ученик старцев, и другой брат, о котором много раз говорил, полагая знамение Креста, а наиболее же – с льющимися слезами многие стоны испуская, вместе с учеником старца, не могли стерпеть последнего расставания, ибо зашло солнце наших душ прежде, чем померкнет солнце в последний час мира. Тогда же братия сотворили над ним великий плач и, взяв его, понесли в старую церковь, так как вечером не могли его предать погребению.

Утром же, как только настал день, пятница, в 1 час, выкопав могилу, братия предали тело преподобного земле. Никого из мирских людей не было здесь в то время, никто из них не коснулся одра, не видел его в гробу лежащим. Когда же похоронили старца, тогда некоторые, пришедшии из города, рассказали нам, что весь город пришел в движение, не только игумены, священники и монахи, но и наместники города и прочий народ уже идут к монастырю. Тех же встретили посланные, (о которых рассказывал раньше), бывшие в монастыре, сказав им, что они напрасный труд полагают – желаемого все равно не получат, поскольку и мы, прибывшие прежде, ушли ни с чем, и труд наш остался безуспешным. Они же, услышав это, сами себя винили в том, говоря, что недостойны были и к одру прикоснуться такого Божьего раба. Многие из вельмож пришли вскоре в монастырь, даже и не видевшие никогда преподобнаго, но с большой любовью кланялись его гробу. Также и народ весь день шел из города, чтобы поклониться гробу преподобного.

Тропарь преподобному Пафнутию Боровскому, глас 4
Жития́ све́тлостию просвети́в твое́ оте́чество,/ в моли́твах и посте́х дарова́ний Боже́ственнаго Ду́ха испо́лнился еси́,/ и, во вре́менней сей жи́зни до́бре подвиза́вся,/ ми́лость благоутро́бия все́м скорбя́щим отве́рзл еси́,/ и ни́щим был еси́ засту́пник./ Тем мо́лим тя, о́тче Пафну́тие,// моли́ Христа́ Бо́га, да спасе́т ду́ши на́ша.

Кондак преподобному Пафнутию Боровскому, глас 8
Бо́жиим светоли́тием просвеще́н, о́тче,/ по́стническое стяжа́л еси́ жи́тельство, преподо́бне,/ и́ноком предо́брый наста́вниче и по́стником благо́е украше́ние./ Сего́ ра́ди Госпо́дь, труды́, твоя́ ви́дев,/ чуде́с да́ром обогати́ тя,/ источа́еши бо исцеле́ния./ Мы же, ра́дующеся, вопие́м ти́:// ра́дуйся, о́тче Пафну́тие.

Молитва преподобному Пафнутию Боровскому
О, свяще́нная главо́, земны́й А́нгеле, Небе́сный челове́че, вели́кий чудотво́рче, преподо́бне о́тче наш Пафну́тие! К тебе́ с ве́рою и любо́вию усе́рдно прибега́ем и умиле́нно про́сим: яви́ нам смире́нным и гре́шным свято́е и многомо́щное твое́ заступле́ние. Не дерза́ем, грех ра́ди на́ших, с свобо́дою чад Бо́жиих, проси́ти Го́спода и Влады́ку на́шего о поми́ловании и проще́нии. Но тебе́, моли́твенника к Нему́ благоприя́тна, предлага́ем и мо́лим, испроси́ нам у бла́гости Его́ да́ры благопотре́бныя и спаси́тельныя душа́м на́шим: ве́ру пра́ву, благоче́стие кре́пкое, покая́ние и́стинное, проще́ние грехо́в, житие́ соверше́нное, исправле́ние реши́тельное, да обрати́вшеся от злых дел к Богоугожде́нию, про́чее непрогневля́ем Го́спода наруше́нием святы́х Его́ за́поведей. Умоли́, свя́тче Бо́жий, Всевы́шняго Творца́ дарова́ти мир и благоче́стие стране́ на́шей правосла́вной. Сохрани́, уго́дниче Христо́в, святу́ю оби́тель твою́, созда́нную тобо́ю, и вся живу́щия и подвиза́ющияся в ней от вся́каго зла ненаве́тны. При́зри ми́лостивно на лю́ди, к тебе́ прибега́ющия, и вся проше́ния их во благо́е испо́лни. Всем же нам здра́вие душе́вное и теле́сное, земли́ плодоно́сие, ти́хое и благоуго́дное житие́, благу́ю, христиа́нскую кончи́ну и до́брый отве́т на Стра́шном Суде́ у Всеми́лостиваго Бо́га исхода́тайствуй, я́ко вои́стину име́яй ве́лие к Нему́ дерзнове́ние. Ей, о́тче, ве́мы, я́ко мно́го мо́жет моли́тва твоя́ пред лице́м Вседержи́теля Го́спода и ничто́же невозмо́жно есть хода́тайству твоему́, а́ще то́кмо восхо́щеши: сего́ ра́ди кре́пко на тя упова́ем и на твои́ святы́я моли́твы вельми́ наде́емся, я́ко ты приведе́ши нас предста́тельством твои́м в ти́хое приста́нище спасе́ния и насле́дники яви́ши ны све́тлаго Ца́рствия Христо́ва. Не посрами́ же упова́ния на́шего, чудотво́рче святы́й. И сподо́би нас вку́пе с тобо́ю блаже́нства ра́йскаго наслажда́тися, да сла́вим, хва́лим и велича́ем вели́кую ми́лость к нам Человеколю́бца Бо́га, Отца́ и Сы́на и Свята́го Ду́ха и твое́ благо́е, оте́ческое заступле́ние во ве́ки веко́в. Ами́нь.

/написано современником и учеником его Вассианом Саниным/